Рассказ об одном паломничестве или
Самый прекрасный город контрастов

В первые дни ноября, воспользовавшись новоизобретёнными государственными праздниками (читай: лишними нерабочими днями) группа новосибирских паломников отправилась в славный город Томск.

Человеку, знакомому с Томском по книгам и Интернет-страничкам, город представляется вечным хранителем памяти о гражданской войне, ссылках и эмигрантах-интеллектуалах в холодном сибирском захолустье. Так думали и мы, впитавшие (кто с молоком матери, а кто с жизненным опытом) хоть и сибирскую, но всё-таки столичность. Однако уже пересев из междугороднего транспорта в городской томский, мы с приятным удивлением ощутили ровное дыхание живого и добродушного города. «Вот она – настоящая «страна Сибирь», степенная, неторопливая, спокойно и уверенно сознающая свою мощь и достоинство», - невольно подумалось мне. Но вместе с тем что-то противоречило привычному для меня понятию уравновешенности. Как-то по-новому воспринималось это ровное дыхание, оно удивляло и завораживало. И немного отвлекшись от гипнотического созерцания проплывавших мимо окрестностей, я поняла-таки, в чём дело: Томск бережно хранит и гармонично сочетает в себе поразительно разные по временной принадлежности и по природе жизненные факты.

Офисные здания в стиле модерн днём впечатляют сочетанием характерной современной гигантомании с дизайнерским вкусом, ночью ослепляют иллюминацией… Роскошные колоннады гостиниц напоминают средневековые дворцы. Так и хочется, спрятаться за одну из колонн от удивлённых взглядов местных жителей и поприветствовать реверансом невидимого кавалера… Деревянные двухэтажные дома с резными ставнями, местами обгоревшие, покосившиеся, вросшие в землю по самые оконные рамы, кое-где переходят просто в живописные развалины… Итак, тем или другим, архитектура города обратила на себя внимание каждого из нас. Ни один дом здесь не похож на другой. Но всё же, увлечённо оглядываясь по сторонам, и фотографируясь на каждом перекрёстке, группа новосибирских паломников медленно, но верно двигалась от одного православного храма к другому, впитывая в себя всё больше и больше тепла и света…

Так уж исторически сложилось в нашей стране, что сейчас во многих городах религиозные учреждения парадоксально располагаются на площадях, проспектах и улицах Ленина, Советских, Карла Маркса и т.п. Так и воды Томи унесли из этого города ещё не весь дух советской эпохи. Хотя бы мерное громыхание трамвайчиков уже подсказывает воображению булгаковские сцены. На площади Ленина, кроме кафедрального собора, стоит часовня, посвящённая Иверской иконе Божией Матери. Там хранится две больших Иверских иконы. Одна – точный список почитаемой всей Россией византийской иконы, что на Афоне, другая – русская – подарок городу от патриарха Алексия II. Часовня была построена именно на Базарной тогда площади не случайно. В XVII веке здесь стояла деревянная Христокрещенская церковь, неоднократно страдавшая от пожаров. В конце XVIII века на полсотни метров ближе к реке была заложена новая каменная церковь. На месте бывшего алтаря деревянной церкви сначала был установлен небольшой памятник. А уже в XIX веке решено было на месте развалившегося к тому времени памятника возвести часовню, которая была бы постоянно открыта. Причём тогдашний епископ Парфений предложил губернатору устроить её по плану и фасаду Иверской часовни на Красной Площади в Москве. Так и было сделано. При советской власти часовню разрушили, а на её месте хотели поставить вездесущего Ленина. Рассказывают, что фундамент памятника вдруг поплыл, стал разрушаться, так что его поставили в нескольких метрах от этого святого места. После восстановления часовни площадь представляет собой многозначительную картину: стоящий спиной в нескольких метрах Владимир Ильич привычным русскому глазу уверенным жестом указывает рукой строго в направлении от часовни. Но в Томске немало храмов, и, говорят, даже если пойти по пути, указанному вождём, в какой-то из них всё-таки придёшь.

Ну а наш путь начался с этой самой новой каменой церкви – Богоявленского кафедрального собора. Он встретил нас широкой молодецкой розовощёкой улыбкой, гостеприимно приютил, накормил и обогрел. С его колокольни мы впервые смогли полюбоваться Томском с высоты птичьего полёта. Здесь нам посчастливилось приложиться к посоху святителя Феодосия Черниговского, к точной копии иконы Святой Троицы Андрея Рублёва, к самой старинной сохранившейся русской иконе Благовещения византийского письма.

И здесь нам удалось поприсутствовать на архиерейской службе, которая на многих произвела сильнейшее впечатление. Коллективное времяпрепровождение способствует дисциплинированности, и мы пришли на службу довольно рано. Когда мы поднялись в верхний храм, где проходят в Соборе все праздничные и воскресные службы, прихожан там было ещё совсем мало. Но с одной стороны по-муравьиному суетились, поблёскивая черными кителями, семинаристы, с другой – потихоньку, позёвывая, собирался хор кафедрального собора. Чувствуя себя здесь всё-таки гостями, мы кучкой притулились в сторонке под колонной, и я почему-то старалась по-особенному настроить себя, на что, я ещё не знала.

Постепенно храм наполнился людьми и обычной перед службой вознёй. Но вот всеобщее шевеление со свечами у икон и перешёптывания утихли – задние ряды уже увидели, что идёт Владыка. Вдруг откуда-то сверху медленно спустились щемящие звуки высоких голосов. По мне пробежала внушительная стая мурашек, и, в недоумении оглянувшись вокруг, я встретилась с таким же взглядом моей подруги. Вскоре наши глаза нашли источник звука. Пение хора было прекрасно, правильно в каждой нотке; лёгкое и светлое, оно стремительно взлетало под купол и оттуда разливалось на предстоящих. Мы с подругой обменялись восторженными взглядами и приступили к тому, к чему так звал нас хор – к молитве. Скоро соборному хору стал отвечать хор семинаристов. Их пение вырвало меня из оцепенения и заставило улыбнуться. Пение это было молодецким, почти залихватским, пусть иногда не совсем чистым (видимо, из-за бьющей ключом энергии), полным любви к Богу, простой благодарности за эту жизнь, без ноток покаяния или прошения. На протяжении всей службы два хора вели между собой красивый мелодичный диалог.

Немного оправившись от поразительного впечатления, произведённого пением, я вспомнила о том, как писал об архиерейской службе митрополит Антоний Сурожский…. Славой светится в наших глазах служба Владыки. Но вот снимают с него одежду, а он вспоминает слова, сказанные Христом Петру: «Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь»… Вот поставлена на престол митра, но кто знает и помнит сейчас, что она символизирует терновый венец Господа Иисуса?.. Вот подали в руки архиепископа жезл, он выглядит величественно, как символ власти, могущества, но ведь на самом деле это жезл странников, почти одиноких, бездомных, изгоняемых отовсюду, злословимых, мучимых и убиваемых за Христа... Покрывают плечи его омофором, который раньше, в древности, делался из белой шерсти, он символизирует заблудшую овцу, за которой пастырь должен пойти куда угодно. А ведь за последними потерянными овцами Христос сошёл во ад…

Почти что кожей ощущая эту драматичную торжественность, я следила глазами за каждым движением Владыки и старалась присоединиться к его молитве. Владыка Ростислав (Девятов), архиепископ Томский и Асиновский, достаточно молод для своего сана, но выглядит очень почтенно. Красотой души и мудростью светится его серьёзное и даже суровое, но вместе с тем доброе лицо. Его тихие, но сильные, выразительные возгласы исходили действительно из глубины души. Казалось несомненным, что такой молитве внимает Господь, более того – чувствовалось присутствие Бога прямо над нами, прямо в это мгновение. От этого становилось как-то по-хорошему страшно, такой страх можно испытывать только перед Богом, ни о каких суетных мыслях не могло быть и речи, ком стоял в горле, хотелось упасть ниц и долго не вставать. Уже после, вспоминая испытанные чувства, я подумала, что здесь подтвердилась очевидность церковной истины о близости архиерейского служения служению апостольскому. Трудно представить, каково же это было, когда сами апостолы служили!..

Владыка произнёс прекрасную проповедь, которая из его уст звучала вдвойне убедительно, побудительно и впечатляюще. Основываясь на притче о воскрешении Лазаря, он говорил о том, как дорого время, каждое мгновение, как быстро и неумолимо песок в песочных часах жизни каждого из нас перетекает из половины будущего в половину прошлого, которого уже никогда не вернуть и не изменить. И я в очередной раз задумалась о смысле и цели нашего земного существования, о том, сколько всего ещё нужно успеть…

Если каждый уголок собора дышит молодой открытой любовью, светлой радостью, то совсем иного рода впечатление производит Казанский храм Богородице-Алексеевского мужского монастыря. Восстановленная, ухоженная старина, величественная, могучая простота, белоснежные снаружи стены как будто свидетельствуют о максимальной приближенности монастыря к небу, к идеалу чистоты. И внутреннее убранство монастырского храма отличается сдержанностью. Два придела – преподобного Алексия человека Божия и святых мучеников Флора и Лавра – заметно различаются между собой по стилю, хотя и расписаны одним художником. Икон на стенах довольно мало, что во время службы способствует сосредоточению внимания на иконостасе и алтаре (так сделано и во многих других храмах нового оформления, в том числе, в соборе). А между южным Алексеевским алтарем и центральной частью храма стоит деревянная резная рака, в которой покоятся святые мощи праведного старца Феодора Томского. Сюда приходят множество паломников и местных жителей, чтобы приложиться к мощам этого великого подвижника и загадочного старца. Многие уверены, что это действительно был царь Александр I, сымитировавший свою смерть и нашедший спасение души в сибирском крае.

Самый крупный сохранившийся храм города – собор во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла – со всех сторон спрятан от города высотными зданиями. Но тем сильнее превосходит он все ожидания паломников, вдруг выплывая из-за серой стены – могучий пропорциональный пятиглавый корабль из красного кирпича. Здесь торопившиеся к обеду новосибирские паломники чуть было не проскочили мимо чудотворной иконы… Зимней ночью 1985 года в храме случился пожар. Огонь вспыхнул в левом приделе и уничтожил там всю утварь и иконы, но, дойдя до образа Святителя Николая, чудесным образом был остановлен и к утру сам погас. Икона томичами стала почитаться чудотворной.

Перед очередным марш-броском по храмам мы посетили «Каланчу» – местную смотровую площадку. Два года назад к 400-летию города здесь, на горке, была восстановлена часть древней крепостной стены и эта пожарная каланча. С неё мы увидели теперь уже абсолютно весь город. С одной стороны – новая часть, по которой нам уже довелось погулять, с другой – старая, деревянно-кирпичная, загадочно укрытая голыми ветками деревьев. Туда нам предстояло отправиться, и объекты нашего грядущего посещения издалека заметно блестели крестами. Спустившись сверху, мы заметили камень, указывающий место заложения города, а с торца крепостной стены (украшенной явно новыми надписями местных жителей и туристов) на нас сурово взирал царь. Его слегка выцветший портрет подписан стихотворным указом. Так и слышится здесь до сих пор звонкий голос царского глашатая:

Сей царь Борис Феодорович Годунов
Издал Указ поставить город нов
В сибирских городов ряду,
В 1604 году.
Томским тот город назван был,
Ворота в Азию открыл…

А мы в те дни открыли ворота в весну. Погода стояла совсем не ноябрьская. Солнце сверкало в наших глазах и в грязных лужах под ногами; чирикали птицы, тоже, видимо, запутавшись в сезонах; как будто набухали почки на деревьях. Мы шли по древнейшей городской улице – настоящей булыжной мостовой и невольно напевали старую добрую песенку про старую добрую лошадку Маруську. И вдруг, подняв задумчивые взгляды от мокрой мостовой, мы в изумлении остановились. Перед нами выросло устремлённое ввысь сибирское барокко Воскресенской церкви. Это самая старая церковь, самая высокая, она выглядит хозяйкой, церковью церквей в этом городе. Мы увидели её в частично отреставрированном, частично – только подготовленном к ремонту виде, но даже несмотря на это, она была по-пасхальному нарядной, звала прочь от всего земного всё выше и выше… И там на самом верху – покосившийся крест. Он был одним из многих, которые пытались снять большевики, но этот так и не поддался. Говорят, верёвка тогда оборвалась, и один из рабочих, исполнителей жестокого приказа, погиб. Видимо, Господь не смог попустить осквернения Воскресения. Во всём облике церкви соседствуют мощь и праздничная лёгкость. Ещё больше умиротворяет внутреннее убранство церкви. Роспись нижнего храма – голубая, воздушная, торжественно спокойная. Довольно низкий потолок совсем не давит, его как будто нет. Мы тихо запели пасхальные песнопения. Ещё последняя нотка звенела в воздухе, когда кто-то за моей спиной с улыбкой прошептал: «Пасхой запахло…», - и мы в едином порыве поспешили уйти, чтобы не остаться, поспешили улыбнуться, опустив глаза, чтобы удержать слезу умиления…

Широкий серый купол приземистой Троицкой церкви заметен издалека, но сам храм снаружи выглядит довольно скромно, как будто боится привлечь к себе внимание, наученный горьким опытом прошлых лет. Всё богатство церкви открывается нам за её дверями: прекрасная стенная роспись, необычные иконы, многие с частицами мощей, почитающиеся как чудотворные. Здесь томские контрасты проявляются, пожалуй, в наивысшей степени. Во второй половине XVIII века тогда ещё деревянная церковь во имя Святой Живоначальной Троицы была центром старообрядческой слободы раскольников-беглопоповцев. В ??? веке, уже каменная, она стала единоверческой. После прихода к власти большевиков церковь ненадолго превратилась в кафедральный храм, приняв под свой купол общину закрытой Воскресенской церкви во главе с епископом. Однако в скором времени между двумя столь разными общинами стали возникать конфликты. Получить другое здание ни тем, ни другим не удалось, и было решено установить в храме внутреннюю перегородку, отделяющую правый придел (для единоверцев) от остальной части. Сегодня печально осознавать, что даже такие тяжёлые времена не смогли заставить верующих объединиться между собой. Троицкая церковь стала единственной в Томске, которая пережила 20-е годы и тогда она сохранила многие святыни, чудотворные иконы, в том числе перевезённые из закрытых храмов. Но в 1937 году в храме всё-таки был учинён погром, епископ – расстрелян, здание позже было занято гаражом автоколонны, потом – пекарней. Только в 1946 году, в праздник Сретения Господня, церковь была вновь освящена после восстановления, и с тех пор больше не являлась единоверческой… Этой разной в самой себе, но всё же единой, как сама Троица, церковью, закончилось моё знакомство с православным Томском.

Во время одной из вечерних прогулок по городу мы вдруг встретились с… Чеховым! Выразительная фигура памятника искажена соответственно своеобразной точке обзора: он именуется "Антон Павлович в Томске глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего Каштанку". Дело в том, что проезжая Томск по дороге на Сахалин, Чехов записал о нем такие впечатления: "Томск гроша медного не стоит... Скучнейший город... И люди здесь прескучнейшие... Город нетрезвый. Красивых женщин совсем нет, бесправие азиатское... Грязь невылазная... и т.д." Ответный скульптурный комментарий в адрес сатирика – почему бы и нет… Может, из-за слишком большого культурного различия сатира горожан выглядит столь беззубой и поверхностной? Мне стало немного обидно за любимого писателя, но и с его оценкой соглашаться совсем не хотелось. Очень жаль, что Томск предстал перед Чеховым в таком неприятном виде, и он не смог полюбить его всей своей чувствительнейшей душой, как полюбили этот город мы.

Всего два дня пребывания в Томске сделали его для меня почти родным. Попрощавшись с новыми знакомыми, замечательными томскими православными ребятами, мы упаковались в «газель». Как только мы тронулись, я почувствовала, что что-то оставила. В дороге я поймала такие же недоуменные взгляды моих друзей: «А почему мы уехали? Куда?» Маршрутка выплюнула нас в тёмный и шумный Новосибирск, ставший почти чужим, странным. Со временем недоумение исчезло, город снова стал привычным и закрутил нас в обычной суете будней. Но, думаю, все мы вернулись немного другими, в нашей жизни и в жизни наших близких появилось чуть больше света, а частички наших сердец остались в Томске навсегда. И, даст Бог, мы ещё вернёмся, чтобы повидать их…

М. Мотовникова.